Главная страница / Российский генералитет эпохи 1812 года: групповой портрет — Следующая статья

Анализ биографий и состава генералитета в 1812 году представляет большой интерес, поскольку высшие военачальники сыграли огромную роль в победе России над наполеоновской армией. Что же представляла собой данная элитарная группа в количественном и качественном отношении? Какого рода изменения происходили в ней? Каково было отношение императора к своим генералам, и на чем строилась его политика в подборе и расстановке кадров?

Состояние и развитие современной историографии сегодня даёт возможность рассмотреть один из самых малоисследованных вопросов той эпохи — взаимоотношения и расклад сил внутри русского генералитета, профессиональные, социальные и национальные особенности высшего командного состава, а также борьбу генеральских группировок в наиболее драматические моменты боевых действий.

В грозных событиях 1812 года главная роль выпала на долю русской армии. В кризисных условиях, когда российской империи реально угрожала опасность потери национального суверенитета, только армия, как главный инструмент защиты территориальной целостности, могла спасти страну. В рассматриваемый период её чрезмерно возросшая роль определялась и рядом других факторов. Уже в условиях подготовки к войне император и его высшие сановники стали уделять армии неослабное внимание. Ещё до начала войны на военных посыпались награждения, новые назначения, денежные пособия и т. д. Власть стала обхаживать ту главную силу, от действий которой зависело её будущее. В 1812 году также произошла резкая милитаризация общественной жизни, а государственные институты в то же время вынуждены были прислушиваться к голосу общества.

Произошли в 1812 году и разительные изменения в системе управления полевыми войсками. В самом начале 1812 года вышло «Учреждение для управления Большой действующей армии», заменившее устаревший Устав 1716 года — важнейшее законоположение, в котором, с учётом происходивших тогда значительных перемен в военном деле, по новому регламентировались права и обязанности лиц, причастных к армейскому управлению. Во всяком случае, была создана новая правовая база для взаимоотношений между военачальниками различных уровней. Этот законодательный акт, как показали последующие события, можно назвать прогрессивным для своего времени документом, хотя некоторые его положения оказались недоработанными (все возможные коллизии невозможно предусмотреть ни в одном уставе). Именно эти обстоятельства, связанные с правовыми прорехами и недоработками, создали базу и юридические условия для столкновений среди генералитета в 1812 году.

Но в первую очередь коснёмся цифр. Ответы на многие поставленные вопросы можно найти, привлекая такой редко используемый источник, как списки генералитета по старшинству. Они ежегодно составлялись военным ведомством и затем издавались типографским способом. Генеральские фамилии помещались не по алфавиту, а следовали по старшинству в чине от генерал-фельдмаршалов до генерал-майоров. На каждого точно указывались год, месяц и число, с которого отсчитывалось старшинство, чаще всего совпадающее со временем производства в последний чин, но иногда фиксировалась другая дата. Например, в случаях получения воинского звания «за отличие» в конкретном боевом эпизоде старшинство считалось с этой даты. После возвращения из отставки старшинство менялось, оно сдвигалось на время, проведённое вне службы, и тогда фамилия генерала попадала в конец списка того или иного чина. При выходе в отставку военнослужащий получал (как правило) чин на класс выше, а при повторном поступлении на службу ему (как правило) возвращался чин, который он имел до отставки.

В генеральских списках на начало 1812 года числилось 333 человека1. Из них, несмотря на то что львиная доля полевых войск была сосредоточена на театре военных действий с Великой армией Наполеона, в кампаниях 1812-1814 годов приняло участие лишь 196 генералов (примерно 60%). Накануне и во время боевых действий последовало возвращение в ряды полевых войск ряда видных и известных в армии военачальников: барона Л. Л. Беннигсена, графа А. И. Остермана-Толстого, князей С. Н. Долгорукова, А. И. Горчакова, Д. М. Волконского, братьев Б. В. и Д. В. Голицыных и др. Кроме немца Беннигсена, последние по рождению принадлежали к верхам российской аристократии, к тому слою, в котором постоянно возникала питательная среда для вспышек дворянской фронды.

Как раз большинство из них негативно относилось к франко-русскому союзу, заключённому в Тильзите в 1807 году, поэтому они и оказались в отставке. Всего же в течении войны в высший командный состав армии пришло пополнение из 82 лиц. В подавляющем большинстве это были российские дворяне (выходцы из великорусских губерний). Многие из них, тесно связанные долговременными узами с гражданской сферой, являлись по сути носителями тенденций и мыслей, царивших тогда в обществе, и они привнесли в высшие армейские круги патриархально-консервативные настроения. Иностранцев, принятых в русскую армию в 1812 году, можно было пересчитать по пальцам (Ф. Ф. Винцингероде, К. А. Поццо ди Борго, Ф. К. Тетенборн).

Причём во время войны ощущалась нехватка командных кадров, часто после интенсивных боев не только полки, но и бригады возглавляли подполковники или майоры. Причём вакансии старались замещать не «старослужащими» генералами, а за счёт приёма из отставки (37 человек) и производства в следующий чин отличившихся в боях. В 1812 году за боевые отличия было произведено в генерал-майоры 42 полковника. Но основное генеральское чинопроизводство производилось в 1813-1815 годах (187 человек получили генерал-майорский чин). К ним необходимо прибавить 52 генералов, вступивших в ополчение, 9 — принятых из иностранных армий, 5 — из гражданской службы и других ведомств. Всего принимало участие в боевых действиях в 1812-1815 годах примерно 550 генералов российской службы, из них в 1812 году было убито и умерло от ран и болезней 14 человек; в 1813-1815 годах — 39 генералов. Всего — 53 человека.

В 1812 году складывалась крайне драматическая ситуация: развитие событий могло пойти по любому сценарию. Но именно армия, в той или иной форме, должна была в финале сказать решающее слово. Император реально понимал это и задолго до начала военных действий подготовил несколько вариантов политических игр среди генералитета. Будучи едва ли не самым искушённым человеком в России в искусстве дворцовых интриг и мастером закулисных комбинаций, он заранее предвидел неизбежные столкновения среди своих генералов. Вынужденный в «годину бед» призвать под армейские знамёна большое количество профессионалов-отставников, многие из которых были тесно связаны с постоянно тлеющими углями аристократической фронды в недрах русского дворянства, Александр I шёл на сознательный риск.

Анализ количественных показателей позволяет выявить интересные тенденции в политике Александра I по отношению к генералитету. При его отце — императоре Павле I, (ценившем внешнюю сторону военного дела) по отношению к офицерскому корпусу царил настоящий произвол. Огромное количество боевых офицеров и генералов были уволены, их же места заняли строевики («фрунтоманы»), отличившиеся не на полях сражений, а на парадах и разводах2. Вступив на престол, Александр I вернул на службу большую часть отставников. После военных катастроф 1805 и 1807 годов при Аустерлице и Фридланде ему стало вполне очевидно, что для успешного противодействия его будущему вероятному противнику высший командный состав российской армии нуждается в обновлении. Необходимо отметить несколько моментов, которые как тормозили, так и способствовали выдвижению на разные уровни армейского управления молодых военачальников. С одной стороны, учитывая инертность тогдашнего чинопроизводства, быстрая кадровая замена строевиков на практиков была невозможна и опасна. Да и в реальной жизни император (хоть и считался самодержавным правителем) увольнял генералов со службы лишь в случае провинности по суду либо если ими подавались прошения об отставке. С другой стороны, русская армия в 1808-1813 годах принимала участие в боевых действиях со Швецией, Турцией и Персией.

Именно это обстоятельство помогло императору не просто производить, а награждать чинами отличившихся и выдвигать их на ключевые посты в войска, собранные к 1812 году на западной границе, а имевших «невоенную» репутацию и немощных генералов перемещать на административные и тыловые должности. Причём практика награждения чинами «за отличие» при Александре I вызывала нарекания даже со стороны передового офицерства. Так, дежурный генерал 2-й Западной армии полковник С. Н. Марин 21 декабря 1812 года в письме к генералу М. С. Воронцову прямо порицал эту систему: "Я всегда был... против производства за отличие. Сколько тут зла! За одного порядочного производятся пять дрянных, чему все свидетели. Гораздо бы лучше, если бы шло по старшинству«3. Нарушение традиционного получения чинов по очереди на основе устоявшегося принципа старшинства стало определённым способом выдавливания неугодных из рядов генералитета. Обойдённые чинами генералы (помимо уязвлённого самолюбия, считая, что их служба неугодна государю) часто сами подавали прошение об увольнении, а император в этом случае был волен принять отставку или же просить обиженного остаться на службе.

Самый громкий негативный резонанс в среде высших военачальников вызвало производство в 1809 году за отличие из младших генерал-лейтенантов в генералы от инфантерии П. И. Багратиона и М. Б. Барклая де Толли. Например, будущий герой 1812 года Д. С. Дохтуров тут же по горячим следам подал прошение об отставке. В письме к императору он не скрывал мотивов своего поведения: «производство моих сверстников было мне весьма чувствительно». Лишь личная просьба царя заставила Дохтурова остаться в армейских рядах. «Милостивые строки вашего величества оживили и утешили огорчённое моё сердце, я увидел, что благорасположение ваше ко мне продолжается.» — писал он императору.

Если сравнивать ранние генеральские списки первой половины царствования Александра I, то без труда можно заметить, что как раз произведённые в чины генерал-майоров в 1807-1811 годах лица составили самые боеспособные кадры, отлично проявившие себя на полях сражений 1812-1814 годов, а их фамилии стали неотъемлемой частью когорты «героев 1812 года». В результате среди новых выдвиженцев оказались многие лица, впоследствии получивших славу и известность благодаря своим воинским дарованиям: М. Б. Барклай де Толли, П. П. Коновницын, Э. Ф. Сен-При, П. А. Шувалов, П. А. Строганов, К. О. Ламберт, В. В. Орлов-Денисов, А. Г. Щербатов, Ф. О. Паулуччи, К. Ф. Толь, А. Б. Фок, М. С. Воронцов, И. Ф. Паскевич, Я. П. Кульнев, братья Палены, Г. В. Розен, П. А. и А. А. Тучковы, И. В. Сабанеев, А. Я. Рудзевич, Я. И. Потёмкин, А. Х. Бенкендорф, А. И. Чернышёв, А. А. Закревский и др. Другим важным кадровым резервом стала группа гвардейских офицеров, большинство из которых император знал лично, что положительно сказалось на их карьере в эпоху наполеоновских войн. К 1812 году процесс обновления генералитета только-только стал набирать обороты, когда русская армия начала военные действия.

Рассмотрим ещё одну, уже затронутую тему — принцип старшинства на войне, т. е. проблему профессиональной занятости высших военачальников. В 1812 году перед командованием возникали сложности, связанные с наличием высоких чинов у ряда генералов. Необходимо заметить, что помимо главнокомандующих в войсках, сосредоточенных на западной границе, в самом начале кампании 1812 года находилось всего лишь четыре полных генерала в качестве корпусных командиров (М. И. Платов, Д. С. Дохтуров, С. М. Каменский и А. Ф. Ланжерон). Кроме того, трое генералов (Л. Л. Беннигсен, А. А. Аракчеев, Г. М. Армфельт) находились при свите Александра I без определённых должностей. Еще чины полных генералов носили двое главнокомандующих в столицах (С. К. Вязмитинов и Ф. В. Ростопчин) и пятеро занимали посты военных губернаторов, из них лишь трое последних попали в разном качестве в действующие армии.

Традиции становились непреодолимым препятствием для использования старших под командой младших в чине. Посты главнокомандующих 1-й и 2-й Западными армиями занимали относительно молодые полные генералы М. Б. Барклай де Толли и П. И. Багратион, поэтому под их команду не назначались лица, стоявшие в списке по старшинству выше их. Более сложными оказались взаимоотношения высшего командования с братом царя великим князем Константином, назначенным возглавлять 5-й (гвардейский) корпус. Под благовидными предлогами он дважды высылался из армии Барклаем за публичную критику действий главнокомандующего. Но такие шаги, без сомнения, были предприняты лишь после предварительного согласования с императором.

Кроме того Александр I при назначении должен был учитывать и личные взаимоотношения среди военачальников, дабы груз генеральских претензий друг к другу не привёл к конфликтной ситуации во время войны. По возможности старались «развести по разным углам» откровенно враждовавших персон. Но полностью избежать столкновений в генеральской среде было невозможно. Особенно явно распри проявились во время нахождения двух Западных армий под Смоленском и возникновения так называемой «русской партии», когда генералитет оказался вовлечённым в противостояние с М. Б. Барклаем де Толли. Затем в Тарутинском лагере возник конфликт Кутузова с рядом высших военачальников, угольки которого медленно затихли к концу кампании.

В целом же все командные посты старались занимать с учётом старшинства, в первую очередь в звеньях бригада — дивизия — корпус. По этому принципу, например, были произведены и назначения в 1812 году на должности начальников инженеров и артиллерии армий и корпусов. Известные сложности возникли с замещением высших штабных должностей во всех трёх Западных армиях на границе, что было связано, по-видимому, с низкой оценкой командованием деловых качеств генералов свиты Е. И. В. по квартирмейстерской части. Поэтому, как правило, должность начальника Главного штаба армий (если исключить промежуточные фигуры) занимали генерал-майоры (А. П. Ермолов, Э. Ф. Сен-При, И. Н. Инзов), а обязанности генерал-квартирмейстеров и дежурных генералов исполняли полковники, многие из которых затем получили «за отличие» генеральские чины.

Назначение «основанное на одном старшинстве» часто наносило вред во время боевых действий. Особенно, если речь шла о генералах с «густыми» эполетами, но не имевшими «боевого» реноме в армейских кругах. Даже император, хорошо зная низкие профессиональные качества некоторых военачальников, не мог их переместить или удалить из войск. Примечательно в этом смысле секретное предписание М. Б. Барклая де Толли от 17 апреля 1812 года, направленное П. И. Багратиону, где речь шла о генерале С. М. Каменском, имевшем «испорченную» репутацию.

Приведём этот документ полностью: «По Высочайшему Повелению имею честь сообщить Вашему сиятельству, что Его Величеству угодно, дабы назначенный во вверенную Вам армию корпусным командиром 8-го корпуса генерал от инфантерии граф Каменский был всегда в виду Вашего сиятельства, почему корпус, ему вверенной, никогда не отделяйте, а имейте оной всегда там, где Ваше сиятельство сами присутствовать будете, для того чтобы граф Каменский не мог, по природному своему обыкновению, делать по службе никаких прихотей и лишнего взыскания с своих подчинённых». Перед войной корпус Каменского был переведён в 3-ю Обсервационную армию, и Багратион переслал это предписание её главнокомандующему А. П. Тормасову, который и поступал согласно полученному указанию. Сделать с Каменским он ничего не мог, пока тот сам не поссорился с ним и, сказавшись больным, удалился из армии.

Определённые трения в 1812 году у главнокомандующих возникали и с донским атаманом М. И. Платовым, считавшим себя по службе «старейшим» генералом, но часто получавшим в командование малое число иррегулярных полков. На этой почве у «вихорь-атамана» возникали конфликты с Багратионом, Барклаем и Кутузовым.

При раздаче должностей, бесспорно, учитывалась репутация, что вызывало жалобы обойдённых старших в чине генералов. Так, например, в начале войны генерал-лейтенант П. М. Капцевич, имевший старшинство от 3 декабря 1799 года и сделавший в своё время быструю карьеру благодаря службе в гатчинских войсках, командовал 7-й пехотной дивизией, в то время как в 1-й Западной армии все корпусные командиры генерал-лейтенанты (за исключением Н. А. Тучкова) были младше его в чине. Но во второй период кампании его обиды умножились. В письме от 15 октября 1812 года к А. А. Аракчееву он откровенно жаловался: «Все мои товарищи идут вперёд большими шагами, я остаюсь один позади». Особенно его задело сначала назначение генерал-майора П. А. Строганова командиром 3-го пехотного корпуса, а затем, после убитого К. Ф. Багговута, занятие должности корпусного начальника младшим его по выслуге генерал-лейтенантом князем С. Н. Долгоруковым (имел старшинство от 18 декабря 1799 года), до этого являвшимся главой русской миссии в Неаполе. «Корпус его 2-й, — писал Капцевич, — отдан генерал-лейтенанту князю Долгорукову, младшему меня и не видавшего другого огня кроме дипломатического в своём камине в кабинете».

В письме весьма примечательны и другие фразы, раскрывающие мотивацию оскорблённого генеральского поведения: «Просить мне должного я не обязан изгибаться; оставить службу тогда, как отечественная война, грех и совестно; рапортоваться больным, как многие другие служивые делают, и того ещё гаже. Итак решился я терпеть и терпению моему положить конец с концом кампании. нет уже мне и духу носить титло дивизионного, тогда как Бог знает кто дивизиями не командует. Ежели воля Государя не удостоит меня корпусом командовать, то мне и нет, как мне кажется, в армии и места. Почему, ежели я лишний, на что меня держать? Как прискорбно, граф, служить и не подаваться выше, а напротив ещё падать, ныне остаюсь я один в армии генерал-лейтенант, что командует дивизией». Справедливости ради укажем, что Капцевич не вышел в отставку, так как, по-видимому, по протекции Аракчеева в 1813 году он был поставлен во главе 10-го пехотного корпуса.

Можно припомнить имевший громкий резонанс инцидент с казачьим генерал-майором И. К. Красновым, которого во время боев под Смоленском подчинили младшему в чине генерал-майору И. Г. Шевичу. Получивший от своего подчинённого рапорт, возмущённый атаман М. И. Платов сделал А. П. Ермолову запрос, составленный фактически в виде жалобы: «Обида, господином Красновым описываемая... не только для него, но и для меня и даже всего войска очень чувствительна... прошу Вас приказать в подобных случаях по военному списку выправляться о старшинстве господ генералов, во избежание обиды, от подчинения старшего младшему чувствуемой».

Среди генералитета господствовал устойчивый стереотип, что старшинство в чине выше старшинства в должности, по крайней мере, чин должен был соответствовать должности. Но на практике это не всегда выдерживалось. Например, если младший в чине генерал получал в командование корпус, а старший оставался дивизионным командиром (а такие случаи были нередкими и в 1812 году), то это воспринималось как нарушение субординации и устоявшихся негласных норм.

Обычно, так или иначе, исследователи интерпретируют спор о старшинстве Барклая и Багратиона (произведённые одним приказом в чин генерала от инфантерии), приводя иногда самые неожиданные аргументы. Необходимо чётко обозначить, что Багратион был старше Барклая в чине. В указе о производстве и в списке по старшинству он стоял впереди, следовательно, мог требовать подчинения себе младшего по чину в тех случаях, когда не имелось высочайшего приказа о назначении единого главнокомандующего. Он же добровольно подчинился младшему Барклаю. Во-первых, 1-я Западная армия по численности в два раза превосходила 2-ю армию; во-вторых, Барклай как главный разработчик плана отступления (а не только как военный министр) пользовался большим доверием императора, нежели Багратион. Юридически это подчинение никак не было зафиксировано. На это была лишь добрая воля Багратиона, однако он в любой момент мог отказаться выполнять приказы Барклая, и по закону никаких претензий ему не было бы предъявлено.

Юридический парадокс заключался в том, что, в отличие от всех предыдущих военных регламентов, предусматривавших подчинение, исходя из принципа старшинства, «Учреждение для управления Большой действующей армией» 1812 года наделяло их абсолютно равными правами. Каждый в своей армии являлся полноправным хозяином и нёс ответственность только перед императором. Об этом неоднократно упоминал Багратион в своей переписке: «Я хотя старее министра и по настоящей службе и должен командовать, о сём просила и вся армия, но на сие нет воли Государя и я не могу без особенного повеления на то приступить».

Учитывая это обстоятельство, бездоказательно звучит мнение некоторых историков, что Барклай возглавил войска, поскольку являлся военным министром. В данном случае, налицо попытка модернизации прошлого по аналогии с современной должностью. В те времена министр являлся всего лишь администратором с хозяйственными и инспекторскими функциями без права отдавать приказы главнокомандующим и вмешиваться в дела полевого управления войсками. Так, например, в начале войны главнокомандующий Молдавской армией П. В. Чичагов прямо писал царю, что отказывается выполнять распоряжения из военного ведомства без подтверждения императора и просил «предупредить военного министра, чтобы он не посылал мне приказаний от своего имени, — я их не приму».

Ещё ранее главнокомандующий русскими войсками в войну со шведами в 1808-1809 годах граф Ф. Ф. Буксгевден направил резкое послание тогдашнему военному министру А. А. Аракчееву, пытавшемуся вмешиваться в дела управления его армией. В нем автор доказывал незаконность «вторжений в область ведомства главнокомандующего» и блестяще «представил разницу между главнокомандующим армиею, которому государь поручает судьбу государства, и ничтожным царедворцем, хотя бы он и назывался военным министром». Позже письмо получило рукописное распространение в общественных кругах. Сам Барклай никогда не позволял себе давать приказы другим главнокомандующим и даже в разгар военных событий, «видя необходимость действовать согласованно, — как он писал в письме к царю от 26 июля, — мог выразить генералу Тормасову токмо частным письмом моё желание, чтобы он поддался, насколько возможно, вперёд».

Практика кампаний наполеоновской эпохи изобилует примерами «заболевания» военачальников, что даёт некоторое представление о поведенческих установках генералитета. Причём, историку иногда сложно определить было ли на самом деле физическое недомогание или генерал «сказывался больным» и тем самым демонстрировал свой протест. Подобными способами генералы относительно легитимным образом пытались оказывать давление на решения высшего начальства.

Такие акции хорошо известны в литературе. Например, массовое «заболевание» в тарутинский период командиров донских казачьих полков в знак протеста из-за отстранения от командования М. И. Платова15, отъезд из армии оскорблённого М. Б. Барклая де Толли «за увеличившею в нем болезнью». Примерно теми же обстоятельствами были продиктованы в конце 1812 года заболевания на короткое время «попавшего в немилость» П. Х. Витгенштейна и ряда подчинённых ему генералов. Такого рода ситуации имели место и в 1813-1814 годах. Так, например, после назначения в 1813 году Витгенштейна главнокомандующим старший его в чине А. П. Тормасов попросил Александра I уволить его из армии, ссылаясь на состояние здоровья. Можно привести и случай с Ф. В. Остен-Сакеном и баварским фельдмаршалом К. Ф. Вреде во время движения союзных войск к Парижу в 1814 году, описанный в мемуарах А. И. Михайловского-Данилевского: «С начала похода принято было за правило, что если сойдутся два генерала различных держав, то из них младший в чине поступает в повеления старшего, невзирая на могущество держав, к коим они принадлежат. На основании сего правила Сакен, будучи в чине генерала от инфантерии, должен был явиться в команду Вреде, которого только что произвели в фельдмаршалы. Но благородный и честолюбивый Сакен, служивший в век Екатерины, знал различие между собою и баварским фельдмаршалом, он сказался больным.» Все эти факты дают основание говорить о них как о проявлении однотипного профессионального поведения генералов.

Справедливости ради стоит указать на совершенно противоположные случаи. Несмотря на преклонный возраст значительного числа генералов, многие из них участвовали в сражениях, будучи тяжело больными. Так, например, генерал-майор П. Г. Лихачёв, дивизия которого защищала в Бородинской битве «батарею Раевского», из-за «ломоты в ногах» не мог даже ходить и во время сражения сидел на походном стуле в углу редута. Поэтому его первый биограф, упомянув болезни, имел все основания написать: «Высокое чувство долга и благородное желание не быть праздным зрителем битвы, долженствовавшей, по тогдашнему мнению, решить судьбу Отечества нашего, подавляли в нём телесный недуг».

Другой не менее показательный пример. Во время боев под Смоленском Д. С. Дохтуров лежал в постели больной. Когда же М. Б. Барклай де Толли запросил его, сможет ли он возглавить оборону города, генерал, прочитав записку, ответил: «Лучше умереть в поле, чем на кровати». После чего принял командование войсками. Примеры такого рода также не являлись единичными, не говоря уже о многочисленных фактах, когда генералы, несмотря на полученные ранения, отказывались покидать поле боя.

Бывали, хотя и крайне редко, случаи добровольного ущемления своего старшинства во время боевых действий. Так, 24 августа 1812 года под Колоцким монастырём к русскому арьергарду генерал-лейтенанта П. П. Коновницына (старшинство с 12 апреля 1808 года) на подмогу подошла кавалерия во главе с генерал-лейтенантом Ф. П. Уваровым (старшинство с 5 ноября 1800 года). И вот какие слова, сказанные Коновницыну, услышал очевидец Д. В. Давыдов: «Пётр Петрович, не то время, чтобы считаться старшинством; вам поручен арьергард, я прислан к вам на помощь, — приказывайте».

Не вызывает сомнения, что генералы могли просто болеть или «заболевать» (по устоявшимся канонам генеральского этикета) в качестве выражения традиционного недовольства бойцов передней линии штабом. В то же время высшее командование также иногда использовало ярлык «заболевшего», навешивая его на военачальника, чтобы удалить его из действовавшей армии. Так, только 15 ноября 1812 года М. И. Кутузов, получив предварительно согласие императора (рескрипт от 9 октября 1812 года), предписал Л. Л. Беннигсену: «По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получением сего отправиться в Калугу.» Естественно, истинные причины высылки генерала были иными. Сам Беннигсен считал, что Кутузов «воспользовался временем, когда я был действительно болен, и прислал мне форменное предписание, чтобы я покинул армию для излечения». Его адъютант Н. Д. Дурново в своём дневнике записал, что генерал болел 8 ноября, а уже на следующий день «почувствовал себя немного лучше». Причины почти месячной задержки высылки из армии начальника Главного штаба не вполне ещё ясны.

Последним же веским аргументом стало недовольство императора тем, что Беннигсен 26 октября 1812 года позволил себе посоветовать произвести полковника князя С. С. Голицына в генерал-адъютанты. Это вызвало крайнее раздражение Александра I, и он потребовал в письме к Кутузову от 5 ноября 1812 года заметить "генералу Беннигсену, что я предоставляю себе избирать своих генерал-адъютантов"26. Высочайшее неудовольствие дало дополнительные козыри Кутузову, и он решил, что настал момент для высылки Беннигсена. Об этом свидетельствует простое сопоставление дат.

Говоря о генералитете, необходимо рассмотреть социальную и профессиональную принадлежность отдельных его групп. Подавляющее большинство генералов считались выходцами из дворянства. Значительную группу составляли представители аристократических родов с титулами. Из 550 генералов и адмиралов титул в конце жизни имели 143 человека. В целом итоговая цифра — 26% от общего числа найденных персоналий — весьма внушительна. Почти каждый четвёртый генерал оказался причисленным к титулованной элите. Вызывает интерес и конечный расклад среди них по титулам: 23 барона, 61 граф (возведено с 1812 года 24 человека), 48 князей (возведено 9 человек), из них восьми придавался титул светлейших князей, один маркиз, четыре герцога, четыре принца, один великий князь — цесаревич, один король Бельгии. Хотя можно отметить небольшую группу происходивших из обер-офицерских детей, мелкого чиновничества или имевших родителей вольных профессий. Конечно, были и исключения: один происходил из солдатских детей, один — сын купца, двое из семей священнослужителей.

Среди генералитета необходимо выделить ряд групп, связанных происхождением или профессионально-корпоративными интересами. В первую очередь, это группа владетельных германских герцогов, многие из которых являлись родственниками российского императора, в силу чего имели большое влияние. Отдельную группу представляли генерал-адъютанты императора — узкий круг доверенных лиц, им же самим выбранный для контроля над военной сферой и выполнения особых поручений. Перед началом военных действий в александровской свите числилось 19 генерал-адъютантов, и 5 генералов состояли при особе Его императорского величества. Особым влиянием пользовались генералы, служившие в гвардии. Вообще из гвардейских полков вышло (как правило, начинали службу) 250 генералов 1812 года.

Военачальников можно разделить и по родам войск — пехота, кавалерия, артиллерия, инженерные войска, а также по роду службы, например, штабные должности занимали высшие офицеры свиты Его императорского величества по квартирмейстерской части. Особо следует выделить донских генералов (28 человек), традиционно использовавшихся для командования всеми иррегулярными войсками. Подавляющее число из них являлись выходцами из казачьей старшины, узкого и почти замкнутого социального слоя, сравнительно недавно инкорпорированного в состав российского дворянства.

Коснёмся и вопроса о национальном и религиозном составе российского генералитета. Итоговый расклад национальных сил среди высшего командного состава дан уже в одной из опубликованных нами работ. Он показывает, что русские составляли всего 60%, правда с единоверцами эта цифра увеличивалась до 66,5%. Каждый третий генерал (33%) носил иностранную фамилию и исповедовал иную религию. Если рассматривать этот вопрос в исторической ретроспективе, то заметим несколько интересных моментов. В Петровские времена, когда русская регулярная армия организационно оформилась, по штату 1711 года было установлено, что иностранцы могли составлять лишь треть от общего количества офицеров в полках. Фактически же в русском офицерском корпусе их численность тогда не превышала 13%, т. е. была в 2,5 раза ниже установленного предела. В последнее царствование число генералов с нерусскими фамилиями колебалось от 15 до 20%.

В данном ряду 1812 год, находящийся посередине в хронологии российской императорской армии, резко выделяется своей статистикой и не вписывается в общую тенденцию. Отметим ещё одну любопытную деталь: по суммарным сведениям о русском офицерском корпусе 1812 года, обобщённым Д. Г. Целорунго, носители иностранных фамилий не превышали 9-11,1%. Национальная ситуация на армейском «олимпе» не соответствовала аналогичной раскладке в низах. Такая диспропорция также нуждается в пояснении.

Наличие в тот момент большого количества иностранцев и своих «доморощенных» особ с иноземными фамилиями в рядах генералитета объясняется не только исконной симпатией династии Романовых к европейским «кондотьерам» (особенно к «немцам»), но и стратегическими и чисто практическими расчётами. Принятие на службу иностранцев (как правило, из государств, союзных Франции и воевавших с Россией в 1812 году) имело особый политический смысл. Россия оставалась одной из немногих стран, которые могли дать прибежище антинаполеоновским элементам, поэтому было просто неразумно отвергнуть их услуги. Конечно, во время боевых действий на русской территории часто чужестранные генералы приносили мало пользы. Из-за незнания русского языка (но таковых было немного) они не могли командовать и использовались как советники или штабные сотрудники. Так, в этом качестве проделал всю кампанию в России К. Клаузевиц, на практике убедившийся в невозможности «быть использованным толково, не зная языка». Он прямо писал, что в 1812 году находился «в положении глухонемого».

Все же лучше было держать иностранцев в таком качестве, чем в противоположном вражеском лагере.

Существовал и другой аспект. Находясь в чужой стране, эти ярые противники Наполеона были связанными, как правило, лишь с российским самодержцем, поэтому выполняли функции приглядывания за русским генералитетом, чутко следили за настроениями в армии и могли пресечь негативные для императора тенденции. В 1812 году эту роль на себя взяли немецкие родственники царя, а в своих спорах генералы очень часто апеллировали именно к ним, требуя их вмешательства в дела главнокомандующих под предлогом нарушения воли и интересов монарха.

Практическая польза от пребывания иностранцев, помимо их участия в создании из пленных Русско-германского легиона, была получена уже в конце кампании 1812 года, когда русские «немцы» договорились с пруссаками и подписали Таурогенскую конвенцию, в результате чего целый прусский корпус оказался нейтрализованным. Ещё больше выгод было извлечено от вступления русских войск на территорию Западной Европы. Взрыв национального антинаполеоновского движения в Германии во многом был обусловлен деятельностью немецких родственников династии Романовых и «германцев», одетых в русские мундиры. В 1814 году с перенесением военных действий во Францию командованию очень пригодились и французские эмигранты на русской службе. Помимо контактов с местной администрацией и общественными кругами, многие из них потом стали занимать высокие посты в государственном аппарате возрождённого французского королевства. Таким образом, наличие и использование иностранцев полностью отвечало в целом оправдавшему себя стратегическому курсу Александра I, рассчитанному на несколько лет борьбы с Наполеоном.

Необходимо отметить и ряд других приземлённых моментов. Служившие в русской армии носители иностранных фамилий имели, по сравнению с русскими дворянами, более высокий образовательный уровень, что во многом способствовало их карьерным успехам. Для большинства, включая и остзейцев, служба являлась единственным или основным источником существования. Кроме жалования, они, как правило, не имели никакого иного материального обеспечения, поэтому ценили, держались за службу обеими руками и стремились зарабатывать чины. Большинство же русских, даже мелкопоместных дворян, дослужившись до штаб-офицерских эполет, подавали в отставку или переходили в гражданскую сферу, тем самым освобождая дорогу иностранным товарищам по оружию.

Но любая медаль имеет и оборотную сторону. Чрезмерное засилье иноземных элементов в генеральской среде неизбежно должно было вызвать внутреннюю реакцию, что и произошло. Весь XVIII век русское дворянство, несмотря на стойкое предубеждение к иностранцам, корнями уходившее в допетровское прошлое, достаточно мирно уживалось, хотя и конкурировало с «немцами». Мирному существованию во многом помогали имевшиеся противоречия в среде правящего сословия. Так, дворянское общество Москвы постоянно играло роль оппозиционной «фронды» по отношению к сановной элите Петербурга. Да и в военной и бюрократической верхушке всегда находились противоборствующие группировки, что часто приводило к дворцовым переворотам.

1812 год если и не сгладил социальные трения внутри русского дворянства, то отодвинул их на второй план. Патриотический подъем, а также недовольство иностранным засильем в высших эшелонах армии и военном окружении царя закономерно породило в офицерской и генеральской среде уже на начальном этапе войны неформальную группировку, которую потом назвали «русской» партией. В историографии ещё полностью не исследованы вопросы о составе, деятельности и идеологии данной группы, не устоялось и её название как термин. Учитывая преобладание германских фамилий в стане иноземцев, немцы и стали главными мишенями для критики генералов-патриотов.

Александр I был уверен в неизбежности столкновений среди генералитета в 1812 году, и в этом он не ошибся. Даже по опыту предшествующих войн, коих было немало в его царствование, редко какая кампания обходилась без личных стычек и мелочных обид на коллег среди военачальников. Ничего удивительного в этом не было — в любые времена и во всех странах генеральская среда всегда отличалась повышенной профессиональной конкуренцией и столкновением честолюбий. Борьба в недрах генералитета в 1812 году велась в нескольких плоскостях и в разных направлениях. Она затрагивала многие аспекты, в зависимости от ситуации и актуальности возникающих проблем. На клубок профессиональных, возрастных, социальных и национальных противоречий накладывал заметный отпечаток груз личных претензий и неудовольствий генералов друг другом.

Обычные служебные столкновения в военной среде в мирное время в стрессовый период боевых действий чрезмерно накалялись и искали выход, что и приводило к формированию группировок недовольных генералов.

Национальные, профессиональные и социальные аспекты в генеральской «фронде» 1812 года приобретали специфические черты и формы выражения по мере развития военных действий. Причём Александр I вынужден был жертвовать в угоду критиков «немецкого» засилья ряд заранее подготовленных на этот случай фигур. Как искушённый политик он прекрасно предвидел возможную негативную реакцию на отступление в первый период войны со стороны генералитета и общества. Подтверждение тому, что царь предугадал будущее, мы находим в его письме к Барклаю от 24 ноября 1812 года: «Принятый нами план кампании, — писал император после свершившихся событий, — по моему мнению, единственный, который мог ещё иметь успех против такого врага, как Наполеон... неизбежно должен был, однако, встретить много порицаний и несоответственной оценки в народе, который... должен был тревожиться военными операциями, имевшими целью привести неприятеля в глубь страны. Нужно было с самого начала ожидать осуждения, и я к этому подготовился...»

Первым для удовлетворения гнева русских военачальников на заклание отдали К. Фуля, автора скандального Дрисского проекта. Вторым по счету для генеральского жертвоприношения был подготовлен разработчик и главный исполнитель плана отступления Барклай. Не исключено, что в запасе имелись и другие кандидатуры. Например, быстро восходившая звезда Ф. О. Паулуччи. Но штабные генералы буквально «съели» титулованного итальянца в течение нескольких дней, и он просто не успел стать «козлом отпущения». Но широкомасштабных национальных гонений в генералитете (а таковые случались в истории русской армии) военной оппозиции организовать не удалось. Хотя под завесой борьбы за национальную чистоту под Смоленском произошёл взрыв шпиономании, направленный в первую очередь против иностранцев в русских штабах.

Были высланы из армии четыре царских флигель-адъютанта, поляки по национальности, руководитель разведки 2-й Западной армии французский эмигрант подполковник маркиз Мориц де Лезер, высказывались также подозрения о шпионской деятельности ряда французов на русской службе, а также баронов Л. И. Вольцогена и В. И. Левенштерна. В данном случае больше пострадали не немцы, а поляки и французы. В какой-то степени этот инцидент напомнил давний «спор славян между собою», а также свёлся к застарелым претензиям православных к католикам. Лишь после избрания М. И. Кутузова единым главнокомандующим национальный аспект потерял свою прежнюю актуальность, а генеральские споры стали вестись в иных плоскостях.

Уже первое крупное столкновение генеральских амбиций на профессиональной почве состоялось при Кутузове во время исторического военного совета в Филях, решавшего судьбу Москвы. Причём национальный аспект, столь зримый ещё совсем недавно под Смоленском, вообще не имел места, хотя именно «немцы» играли все первые роли в генеральских трениях в тот момент. Парадоксальный факт: позицию на Воробьёвых горах выбрал и предложил К. Ф. Толь, а главными спорщиками-оппонентами по уже неоднократно поднимавшемуся вопросу «сражаться или отступать» стали Барклай и Беннигсен. Генералы с русскими фамилиями как будто забыли об их этнической принадлежности и в весьма драматической ситуации вынуждены были присоединиться к одной из точек зрения, высказанной «немцами».

Лишившись своего лидера, Багратиона, в Бородинской битве, «русская» партия уже не могла выступать консолидировано. Её представителям не удалось даже сформулировать своё понимание ситуации. В большинстве своём они (допущенные на совет) поддержали мнение Беннигсена о необходимости нового генерального сражения во имя спасения первопрестольной. Но сама личность Беннигсена вызывала у многих генералов раздражение. И это обстоятельство (кроме здравого смысла) не позволило объединиться и выступить организованно против отступательной идеи Барклая.

Кутузов как мудрый политик, инициировавший обмен генеральских мнений, занял самую удобную в тех обстоятельствах позицию. Он встал над схваткой и выступил в роли судьи с заключительным вердиктом о неизбежном оставлении Москвы. Многие генералы — участники совета впоследствии сильно переживали «уступление» Москвы, сетовали, оправдывались или находились в подавленном состоянии. Гостивший у П. П. Коновницына в начале 1813 года А. И. Михайловский-Данилевский вспоминал: «Редкий день проходил без того, чтобы он не упоминал мне о сём обстоятельстве, присовокупляя каждый раз: «Я не подавал голоса к сдаче Москвы и в военном совете предложил идти на неприятеля». Д. С. Дохтуров по горячим следам в письме к жене 3 сентября писал: «... я в отчаянии, что оставляют Москву. Какой ужас!... Какой стыд для русских покинуть отчизну без малейшего ружейного выстрела и без боя. Я взбешён, но что же делать?... после всего этого ничто не заставит меня служить».

Подводя итоги, можно сказать, что генералитет эпохи 1812 года отражал весь спектр национальных, религиозных, династических и политических особенностей Российской империи и её международных связей. Его многонациональный состав был обусловлен бурными событиями того времени. 12 декабря 1812 года в Вильно император Александр I имел все основания заявить собравшимся там генералам: "Вы спасли не одну Россию, вы спасли Европу«38. По словам известного в прошлом публициста Н. И. Греча, «дело против Наполеона было не русское, а общеевропейское, общее, человеческое, следовательно, все благородные люди становились в нем земляками и братьями». На этом поприще они по-разному проявили себя, но, бесспорно, оставили свой след, а их биографии стали неотъемлемой частью русской военной истории.

Многие герои Отечественной войны 1812 года увековечены в мраморе и бронзе в России, странах ближнего и дальнего зарубежья.

Другие статьи: