В 10 часов Наполеон отдаёт приказ двинуть в сражение резервы. Несколько человек приписывают себе честь передачи этого приказа. Сокольницкий рассказывал Солтыку, что после сообщения императору о положении дел у Нея он получил повеление вести в дело дивизию Фриана, что и было исполнено. Полковник Л. Ф. Лежен уверяет, что именно он доставил Фриану приказ взять Семёновскую, а Мюрату — поддержать генерала кавалерией. Дедем утверждает, что «император сам велел мне, как и всей дивизии Фриана, двинуться направо. Мы оставались несколько минут в колоннах, подвергаясь артиллерийскому обстрелу. Два моих адъютанта, сын генерала Фриана и многие офицеры штаба были ранены. Вскоре нас выдвинули в центр, чтобы прикрыть Семёновское, переходившее несколько раз из рук в руки».

По свидетельствам саксонцев, в 10 часов утра дивизия Фриана справа от них двинулась в наступление против Семёновской, тогда же и Латур-Мобур получил задание поддержать эту атаку. Мюрат пишет, что сразу после занятия флешей 4-й кавалерийский корпус «получил приказ выдвинуться, перейти овраг и атаковать артиллерию и пехоту, которые находились в деревне». Подробности принятия этого решения сообщает Ж. Рапп. «Мы слишком усилили свой правый фланг, и король Неаполитанский один подвергался губительному огню батарей Семёновского. У него были лишь конные войска; глубокий овраг отделял его от деревни, и овладеть ею было нелегко: тем не менее это было необходимо, чтобы не быть в конце концов разгромленным картечным огнём». Генерал А. Д. Бельяр предложил оттеснить русских «и, повернув налево, ударить на редут». «Скачи к Латур-Мобуру, — отвечает ему Мюрат, — прикажи ему взять бригаду кирасир французских и саксонских, перейти овраг, изрубить всех, галопом влететь с задней стороны на редут и заклепать орудия... У тебя в распоряжении будет батарея в сорок орудий и часть резерва.»

В это же время выдвигается вперёд и дивизия М. Клапареда. «Часов в 10, — вспоминал Брандт, — прискакал ординарец императора. Мы тотчас же взялись за ружья и двинулись, ...сделав налево-кругом. Таким образом мы пересекли порядочную часть поля боя, следуя по заливному лугу, по которому струился небольшой ручей. Справа от нас кипел бой, слева стояли длинные ряды кавалерии в линиях, в которых неприятельский огонь пробивал большие бреши. Мы также потеряли нескольких людей от ядер, которые иногда ударяли в колонну. Мы продолжали наше движение вдоль склона возвышенности, справа под нами вился медленно текущий ручей — должно быть Каменка, — вскоре затем вступили на широкую луговую долину, ...где вновь сделали привал». Упомянутая Брандтом кавалерия — это кавалерийский корпус Л. П. Монбрена, жестоко страдавший от огня русских орудий. «Желая избавить своих солдат от этого бесполезного истребления, Пажель отправил своего второго адъютанта капитана Био для разведки в направлении Колочи менее открытой позиции, где ему можно было бы развернуть дивизию. В тот самый момент, когда этот офицер приблизился к месту, указанному генералом, он увидел приближение Висленского легиона, который генерал Клапаред размещал тут для образования стыка между Неем и принцем Евгением». «Мы были совершенно незащищёнными, — вспоминал сам Био. — Генерал послал меня влево, чтобы осмотреть место, которое казалось свободным, в тот же самый момент, что и я, туда прибыл Висленский легион... Это сделало для нас невозможным сделать ни малейшего движения». Итак, в 10 — начале 11-го часа Био встретил дивизию Клапареда и доложил об этом своему генералу. Несколько минут спустя к правому флангу дивизии подъехал генерал Монбрен и направился к Пажелю. Био дословно передаёт их разговор. «Ну, Пажель, как ты себя чувствуешь? — „Не очень хорошо, — ответил мой генерал, — Я настолько открыт, что не пропускаю ни одного выстрела“. — „Что же ты не переместишься влево? Мне кажется, там виднеется складка местности; которая может тебя немного прикрыть“. — „Я уже посылал разведать“, — ответил Пажель. — „Висленский легион и Итальянская армия заняли эту позицию, так что мне невозможно сделать ни шагу“. — „Кого ты посылал?“ — „Био исполнил, мой генерал“. — „Ну, хорошо, — прибавил Монбрен, — Поедем всё-таки посмотрим“.

И вот мы последовали вдоль нашей линии. Генерал Монбрен держался справа, подставив бок неприятелю, генерал Пажель — посередине, а я был слева; так мы двигались втроём вдоль фронта. Позади нас ехал эскорт, но ни одного адъютанта генерала Монбрена не оказалось у него по бокам. Внезапно я услышал глухой звук... В тот же момент генерал Монбрен повалился вниз со своей лошади». Тогда Монбрен «проезжал шагом как раз вдоль фронта прусского уланского полка и, будучи поражён в правый бок ядром, успел очень спокойно произнести: „хороший выстрел“ и безжизненный упал с лошади». Хирург вюртембергского полка Х. Роос находился в это время в овраге, где протекал небольшой ручей, поросший кустами. «На расстоянии примерно в 30 шагов слева от себя, — пишет он, — я увидел, как уважаемый и любимый нами генерал Монбрен внезапно побледнел и, покачнувшись, упал с лошади. Я поспешил к нему на помощь, но меня опередили французские врачи. Осколок гранаты смертельно ранил его в область живота». Так в самом начале 11-го часа французская кавалерия лишилась одного из прославленных своих командиров. Для всех войск корпуса незабываемым останется момент, когда один из адъютантов павшего генерала проехал вдоль их фронта, чтобы объявить им весть о понесённой потере. Монбрен был чрезвычайно храбрым и честным человеком, который не знал страха в опасности и во всей армии пользовался высшим почётом.

Тем временем корпус Латур-Мобура двинулся вперёд. Получив приказ атаковать укрепление у деревни, генерал Тильман послал своего адъютанта ротмистра К. Зейдевица уведомить об этом полки и затем двинул свою бригаду в эскадронных колоннах. «Наконец, — пишет Лейссер, — нам пришёл приказ вновь свернуть направо в полуэскадронах и, приняв затем немного влево, направиться к дефиле, вдоль которого протекал маленький ручей... Колонна двинулась рысью; передо мной на удалении примерно 1 000 шагов находился обрывистый край долины, о который уже разбилось так много атак, и в это время я был сильно обстрелян с левого фланга; сама деревня стояла в пламени, вокруг лежали горящие балки, крыши и стены обрушились». Лейтенант Меерхайм сообщает: «Мы повернули к спуску в долину, сначала поэскадронно влево, спустились наискосок вниз и затем снова восстановили фронт, но поскольку склон становился все круче... то мы снова повернули вправо и понеслись галопом». «Мы двигались, — продолжает Лейссер, — подаваясь то вправо, то влево, то вновь перестраиваясь и преодолевая многочисленные препятствия... Колонна производила это движение в полуэскадронах, и так двигались мы до дороги, которая тянулась вдоль склона оврага». «Проскакав некоторое время рысью, — вспоминал Шрекенштейн, — мы попали на заливной луг, в середине которого продвигаться стало труднее, а в одном месте 1-й эскадрон даже довольно глубоко увяз (это было русло Семёновского ручья); последующие эскадроны, особенно полка Цастрова, пробирались с ещё большим трудом, поэтому они, по мере возможности, продирались даже в полуэскадронах. Во время этого тяжёлого перехода колонну обстреляли неприятельские орудия также с правой стороны (то есть из деревни Семёновской); но потери были незначительны, и полуэскадроны снова построились согласно уставу, в то время, когда голова колонны стала медленно взбираться вверх на довольно крутую возвышенность (примерно 150 шагов в косом направлении)». Тильман в рапорте отмечал, что «поскольку местность была чрезвычайно сложной», движение бригады «могло быть осуществлено не иначе, как в эскадронных колоннах».

"Более двух третей возвышенности было уже пройдено, — пишет Лейссер, — и здесь я остановил первый полуэскадрон и приказал развернуться в линию. Во время этого развёртывания ущерб, причинённый огнём, был небольшим, так как край оврага оставался не занятым русскими, и почти все их выстрелы проходили слишком высоко; но третий и четвёртый эскадроны понесли серьёзные потери от флангового огня неприятеля во время своего развёртывания, так как многочисленные препятствия, падающие лошади и т. п. очень задержали их.